В культурных странах, давно уже участвующих в развитии мирового прогресса, интеллигенция, т. е. образованная и мыслящая часть общества, создающая и распространяющая общечеловеческие духовные ценности, представляет собою, если можно так выразиться, величину бесспорную, ясно определившуюся, сознающую свое значение, свое призвание. Там интеллигенция делает свое дело, работая на всех поприщах общественной жизни, мысли и творчества и не задаваясь (разве лишь случайно и мимоходом) мудреными вопросами вроде: «что же такое интеллигенция и в чем смысл ее существования?» Там не подымаются «споры об интеллигенции» или, если иногда и подымаются, то не получают и сотой доли того значения, какое они имеют у нас. Не приходится там и писать книг на тему: «история интеллигенции»... Вместо того в тех счастливых странах пишут книги по истории наук, философии, техники, искусства, общественных движений, политических партий...

Иначе стоит дело в странах отсталых и запоздалых. Здесь интеллигенция является чем-то новым и необычным, величиною не «бесспорною», не определившеюся: она созидается и стремится к самоопределению; ей трудно уяснить себе свои пути, выйти из состояния брожения и обосноваться на прочном базисе разнообразного и плодотворного культурного труда, на который был бы спрос в стране, без которого страна не только не могла бы обойтись, но и сознавала бы это.

И потому в странах отсталых и запоздалых интеллигенция то и дело прерывает свою работу недоуменными вопросами вроде: «что же такое интеллигенция и в чем смысл ее существования, - «кто виноват, что она не находит своего настоящего дела, - «что делать?».

Вот именно в таких странах и пишут «историю интеллигенции», то есть историю этих недоуменных и мудреных вопросов. И такая «история», по необходимости, превращается в психологию.

Тут мы - en pleine psychologie... Приходится выяснять психологию интеллигентского «горя», происшедшего от интеллигентского «ума», - от самого факта появления этого ума в стране запоздалой и отсталой. Приходится вскрывать психологические основы скуки Онегина, объяснять, почему Печорин попусту растратил свои богатые силы, почему скитался и томился Рудин и т. д.

На первый план изучения выступает психология исканий, томлений мысли, душевных мук идеологов, «отщепенцев», «лишних людей», их преемников в пореформенное время - «кающихся дворян», «разночинцев» и т. д.

Эта психология - настоящий «человеческий документ», сам по себе в высокой степени ценный, любопытный для иностранца-наблюдателя, а для нас, русских, имеющий глубокое жизненное значение - воспитательное и просветительное.

Здесь очерчивается ряд вопросов, из которых я остановлюсь лишь на одном - не для того, конечно, чтобы решить его на этих страницах «Введения», а только для того, чтобы, наметив его, сразу ввести читателя inmediasres- в круг тех основных идей, которые я положил в основу этого посильного труда по «истории русской интеллигенции».

Это - вопрос о резком, бьющем в глаза контрасте между богатством умственной и вообще душевной жизни нашей интеллигенции от 20-х годов прошлого века до наших дней и сравнительною незначительностью достигну-

тых результатов в смысле прямого влияния интеллигенции на ход вещей у нас и на подъем общей культуры в стране.

Это - антитеза богатства наших идеологий, доходившего нередко до изысканности, до роскоши наших литературных и в частности художественных сокровищ, с одной стороны, и нашей всероссийской отсталости - с другой, нашей культурной (выражаясь крылатым словом Гоголя) «бедности да бедности».

Прямым последствием этого вопиющего противоречия явились и продолжают являться особые настроения, свойственные нашей интеллигенции, - настроения, которые я назову «чаадаевскими», потому что их провозвестником был Чаадаев, давший им первое и притом наиболее резкое и крайнее выражение в своих знаменитых «философических письмах».

Вспомним любопытный эпизод, связанный с ними, и впечатление, ими произведенное.

Никитенко в своем «Дневнике» под 25 октября 1836 года записал следующее: «Ужасная суматоха в цензуре и в литературе. В 15-м № «Телескопа» (т. XXXIV) напечатана статья под заглавием: «Философские письма». Статья написана прекрасно: автор ее (П. Я.) Чаадаев. Но в ней весь наш русский быт выставлен в самом мрачном виде. Политика, нравственность, даже религия представлены как дикое, уродливое исключение из общих законов человечества. Непостижимо, как цензор Болдырев пропустил ее. Разумеется, в публике поднялся шум. Журнал запрещен. Болдырев, который одновременно был профессором и ректором московского университета, отрешен от всех должностей. Теперь его вместе с (Н. И.) Надеждиным, издателем «Телескопа», везут сюда для ответа».

Чаадаева, как известно, объявили сумасшедшим и подвергли домашнему аресту 1 .

О впечатлении, произведенном статьей Чаадаева на мыслящих людей того времени, можно судить по воспоминаниям Герцена в «Былое и Думы»: «...письмо Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию... Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь... Летом 1836 года я спокойно сидел за своим письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю книжку «Телескопа...»

«Философское письмо к даме, перевод с французского», сперва не привлекло к себе его внимания, - он принялся за другие статьи. Но когда он стал читать «письмо», то оно сразу глубоко заинтересовало его: «со второй, с третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлаждённым, но еще озлобленным. Этак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие жизнью, а не теорией... Читаю дальше, - письмо растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце. Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и дать улечься мыслям и чувствам, и потом снова читал и читал. И это напечатано по-русски неизвестным автором... Я боялся, не сошел ли я с ума. Потом я перечитывал «письмо» Витбергу, потом С., молодому учителю вятской гимназии, потом опять себе. Весьма вероятно, что то же самое происходило в разных губернских и уездных городах, в столицах и Господских домах. Имя автора я узнал через несколько месяцев» («Сочинения А. И. Герцена», т. II, стр. 402 - 403).

Основную мысль «письма» Герцен формулирует так: «прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее вовсе нет, это - «пробел разумения, грозный урок, данный народам, - до чего отчуждение и рабство могут довести 2 . Это было покаяние и обвинение...» (403).

1 О Чаадаеве мы имеем превосходные страницы П. Н. Милюкова в его книге «Главные течения русской исторической мысли» (в 3-м изд. 1913 г., с. 323 - 342) и замечательный труд М. Я. Гершензона - «П. Я. Чаадаев» (1908), где переизданы и сочинения Чаадаева.

2 Подлинные выражения Чаадаева.

Философско-историческое построение Чаадаева подкупает стройностью и последовательностью развития основной идеи, которой нельзя отказать ни в относительной оригинальности 1 , ни в глубине, но оно неприятно поражает крайнею утрировкою характеристики всего русского, явно несправедливою и резкою односторонностью мистико-христианского, католического воззрения. Перечитывая знаменитые «письма», мы невольно думаем об авторе: вот - самобытный и глубокий мыслитель, страдавший каким-то дальтонизмом мысли и не обнаруживающий - в своих суждениях - ни чувства меры, ни такта, ни критической осторожности.

Приведу некоторые места - из числа наиболее парадоксальных - с тем, чтобы вслед затем подвергнуть их некоторой «операции»: отбросив крайности, смягчив резкости, нетрудно обнаружить скрытое в глубине идей Чаадаева зерно какой-то грустной правды, которою легко объясняются «чаадаевские настроения» нашей интеллигенции, но отнюдь не оправдываются выводы и парадоксы Чаадаева.

Отрицание Чаадаева направлено прежде всего на историческое прошлое России. У нас, по его мнению, не было героического периода, «увлекательного фазиса «юности», «бурной деятельности», «кипучей игры духовных сил народных». Наша историческая юность - это киевский период и время татарского ига, о котором Чаадаев говорит; «сначала - дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, - такова печальная история нашей юности...» (Гершензон, 209). Эта эпоха не оставила «ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, - вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его живо и картинно...» (там же).

Резкая утрировка бросается в глаза, - и уже Пушкин, в письме к Чаадаеву, резонно возражал ему, указывая на то, что его краски слишком сгущены. Наше историческое прошлое не блещет, конечно, ярким колоритом и, сравнительно с западноевропейским средневековьем, представляется тусклым, серым, невзрачным, - но картина, начертанная Чаадаевым, свидетельствует лишь о том, что ее автор не обладал задатками историка, не был призван к спокойному и объективному историческому созерцанию, а был типичный импрессионист в истории и в философии истории. На импрессионизме нельзя построить сколько-нибудь правильного исторического воззрения, в особенности если исходным пунктом служит предвзятая узкая идея, вроде той, которая вдохновляла Чаадаева.

Но, однако, если отбросить крайности («ни одного привлекательного воспоминания», «ни одного почтенного памятника» и т. д.) и неуместные требования (напр., каких-то «грациозных образов»), если профильтровать ретроспективные филиппики Чаадаева, то в осадке получится вполне возможное и закономерное настроение мыслящего человека, который, вкусив от европейской культуры, выносит от созерцаний нашего прошлого скорбные мысли о его относительной скудности, об угнетающих и притупляющих условиях жизни, о какой-то национальной немощи. Впоследствии историк Щапов (кажется, независимо от идей Чаадаева) в ряде исследований сделал попытку документально обосновать этот печальный факт нашей исторической скудости. Попытка вышла не вполне удачною, но показала психологическую возможность такого настроения и воззрения, уже вовсе не обусловленных предвзятою мистическою доктриною или какими-либо пристрастиями к католическому западу.

Прочтем еще, переходя от прошлого к настоящему:

1 П. Н. Милюков указывает на сочинение Бональда «Legislationprimitive,considereeparlaRaison»,aтакже на идеи Ж. де Местра как на источник историко-философских воззрений Чаадаева.

«Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте? Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования (?), ни для чего не выработано хороших привычек (?), ни для чего нет правил (?); нет даже домашнего очага (??)... В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам...» (с. 208).

Все это, очевидно, преувеличено почти до абсурда, и краски сгущены до аляповатости. Но тем не менее тут скрывается зерно глубокой правды.

Отсутствие культурной выправки, воспитанности, отчужденность от окружающей среды, тоска существования, «душевное скитальчество», недостаток того, что можно назвать «культурной оседлостью», - все это черты слишком известные, и в этой книге мы будем говорить о них подробно. Но вот на что следует обратить внимание и что, надеюсь, выяснится в конце этой «психологической истории» нашей интеллигенции. Черты, на которые указал, по обычаю своему сильно сгустив краски, Чаадаев, шли на убыль, - по мере численного роста нашей интеллигенции и прогрессивного развития ее идеологии. Чацкий просто бежал - «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», Онегин и Печорин скучали, «прожигали жизнь» и скитались, Рудин «душою скитался», маялся и погиб в Париже на баррикадах. Но уже Лаврецкий «сел на землю» и как-никак «пахал ее» и нашел «пристанище». Потом пошли «нигилисты», «разночинцы», «кающиеся дворяне», и все они более или менее знали, что они делают, чего хотят, куда идут, - и были в большей или в меньшей мере свободны от «чаадаевских настроений» и от душевных томлений людей 40-х годов.

Пропасть между мыслящей, передовой частью общества и окружающею широкой общественной средой заполнялась и исчезала. В 70-х и последующих годах интеллигенция вплотную подошла к народной массе...

Тем не менее «чаадаевские настроения» далеко еще не ликвидированы, - возможность их появления, в более или менее смягченной форме, не устранена. Можно утверждать только, что мы идем к их устранению в будущем в что после великого поворота нашей истории в 60-х годах они потеряли свою былую остроту.

«Чаадаевские настроения» были, в дореформенное время, психологически неизбежным порождением отчужденности передовой части общества от широкой общественной среды и от народа.

Реформы 60-х годов, успехи демократизации, распространение просвещения, численный рост интеллигенции сделали невозможным рецидив этих безотрадных настроений в их прежней остроте, - в форме того «национального пессимизма» или «национального отчаяния», к какому нередко были близки люди 30-х и 40-х годов, сочувственно прислушивавшиеся к филиппикам Чаадаева, не разделяя, однако, его воззрений и выводов.

«Чаадаевских настроений» не был чужд даже уравновешенный русский патриот Пушкин, так умно и метко возражавший Чаадаеву. «После стольких возражений, - писал великий поэт московскому мыслителю, - я должен вам сказать, что в вашем послании есть много вещей глубокой правды. Нужно признаться, что наша общественная жизнь весьма печальна. Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, к справедливости и правде, это циническое презрение к мысли и к человеческому достоинству, действительно, приводят в отчаяние. Вы хорошо сделали, что громко это «высказали...»

Пушкин, как и многие, одобрял филиппику Чаадаева в той ее части, которая была направлена на современную Россию, на тогдашнюю русскую действительность, но не признавал основательными огульные нападки Чаадаева на историческое прошлое России и его отрицательное, глубоко пессимистическое отношение к ее будущности.

Одинаково отрицательно относились к современной русской действительности и западники, и передовые славянофилы. Но ни те, ни другие не теряли веры в будущее России и были весьма далеки от того национального самоотрицания и самоуничижения, выразителем которою явился Чаадаев.

И многое из того, что передумали, перечувствовали, что создали, что высказали благороднейшие умы эпохи - Белинский, Грановский, Герцен, К. Аксаков, Ив. и П. Киреевские, Хомяков, потом Самарин и др. - было как бы «ответом» на вопрос, поднятый Чаадаевым. Словно в опровержение пессимизма Чаадаева явилось поколение замечательных деятелей, умственная и моральная жизнь которых положила начало нашему дальнейшему развитию. Чаадаеву вся русская история казалась каким-то недоразумением, бессмысленным прозябанием в отчуждении от цивилизованного мира, идущего вперед, - славянофилы и западники стремились уяснить смысл нашего исторического прошлого, заранее полагая, что он был и что русская история, как и западноевропейская, может и должна иметь свою «философию». Расходясь в понимании смысла нашей исторической жизни, они сходились в скорбном отрицании настоящего и в стремлении заглянуть в будущее, в уповании на будущее, которое Чаадаеву представлялось ничтожным и безнадежным 1 .

История русской интеллигенции на протяжении всего XIX века идет в направлении, как сказано выше, убыли «чаадаевщины» в разных ее формах, и можно предвидеть, что в недалеком будущем мы достигнем полной ее ликвидации.

Выяснить общественно-психологические основания «чаадаевских настроений», их последовательного смягчения, их временного (в разные эпохи) обострения, наконец, их неизбежного упразднения в будущем и составит задачу предлагаемого труда.

Функции интеллигенции

интеллигенция общество россия социальный

Интеллигенция охватывает различные сферы культуры - от нравственной и художественной до политической. Это - образование и просвещение, художественное творчество и идейная борьба. Следует выделить несколько основных функций интеллигенции:

Интеллигенция выполняет специальную функцию прямого субъекта духовного производства. Заглавная роль интеллигенции в обществе - нести нравственную миссию, являться при любых обстоятельствах жизни носителем такой социальной ценности, как интеллигентность - способность воспринимать, сохранять, распространять и создавать духовные ценности.

Хранение и трансляция, упорядочивание и распространение культурных ресурсов, удержание норм и ценностей, исторической памяти.

Творческий процесс выработки новых идей, образов, моделей действий, политических и социальных программ.

Анализ и отбор посредством критики наиболее важных и достойных достижений духовной жизни.

История российской интеллигенции

Первоначально производством духовных ценностей занимались в основном выходцы из дворянского сословия. Первыми интеллигентами российский филолог ХХ века Дмитрий Сергеевич Лихачёв называет дворян-вольнодумцев конца XVIII века, таких как Радищев, Новиков. Д.С. Лихачев писал: "К интеллигенции принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам. Основной принцип интеллигентности - интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли".

В XIX веке основную массу этой социальной группы стали составлять "разночинцы" - выходцы из недворянских слоев общества.

Как некое духовное сообщество интеллигенция заявила о себе 14 декабря 1825 года. Декабристы выступили против своих сословных и профессиональных интересов. Они действовали по велению совести и явили собой образец духовно свободных людей.

В русской предреволюционной культуре в трактовке понятия "интеллигенция" критерий занятий умственным трудом отошёл на задний план. Главными признаками российского интеллигента стали выступать черты социального мессианства:

озабоченность судьбами своего отечества (гражданская ответственность);

стремление к социальной критике, к борьбе с тем, что мешает национальному развитию (роль носителя общественной совести);

способность нравственно сопереживать "униженным и оскорбленным" (чувство моральной сопричастности).

Благодаря группе русских философов "серебряного века", авторов нашумевшего сборника "Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции" (1909), интеллигенция стала определяться в первую очередь через противопоставление официальной государственной власти.

При этом понятия "образованный класс" и "интеллигенция" были частично разведены - не любой образованный человек мог быть отнесен к интеллигенции, а лишь тот, который критиковал "отсталое" правительство. Критическое отношение к царскому правительству предопределило симпатии российской интеллигенции к либеральным и социалистическим идеям.

Русская интеллигенция, понимаемая как совокупность оппозиционных к власти лиц умственного труда, оказалась в дореволюционной России довольно изолированной социальной группой. На интеллигентов смотрели с подозрением не только официальные власти, но и "простой народ", не отличавший интеллигентов от "господ". Контраст между претензией на мессианство и оторванностью от народа приводил к культивированию среди русских интеллигентов постоянного покаяния и самобичевания.

Особой темой дискуссий начала XX века стало место интеллигенции в социальной структуре общества. Одни настаивали на внеклассовом подходе: интеллигенция не представляла собой никакой особой социальной группы и не относилась ни к какому классу; являясь элитой общества, она становится над классовыми интересами и выражает общечеловеческие идеалы (Н. А. Бердяев, М. И. Туган-Барановский, Р. В. Иванов-Разумник). Другие (Н. И. Бухарин, А. С. Изгоев и др.) рассматривали интеллигенцию в рамках классового подхода, но расходились в вопросе о том, к какому классу/классам её относить. Одни считали, что к интеллигенции относятся люди из разных классов, но при этом они не составляют единой социальной группы, и надо говорить не об интеллигенции вообще, а о различных видах интеллигенции (например, буржуазной, пролетарской, крестьянской и даже люмпен-интеллигенции). Другие относили интеллигенцию к какому-либо вполне определенному классу. Наиболее распространенными вариантами были утверждения, что интеллигенция является частью класса буржуазии или пролетарского класса. Наконец, третьи вообще выделяли интеллигенцию в особый класс.

Во второй половине 1930-х гг. после объявленного завершения переходного периода от капитализма к социализму социальные силы делились на три класса: рабочий класс - собственник всех основных средств производства в промышленности, строительстве и других отраслях производства в городе, а также в совхозах; крестьянство объединилось в коллективные хозяйства (колхозы); интеллигенция, в которую включали в принципе всех работников умственного труда как в городе так и в деревне.

Поэтому интеллигенция в то время была неоднородной по своему составу - от руководителей предприятий до учетчиков продукции на складах, от университетских профессоров до сельских фельдшеров.

На деле то, что называли интеллигенцией в официальных партийных и государственных документах, представляло собой конгломерат разнородных в социальном плане слоев общества. Его основной частью была (и осталась) численно преобладающая, быстро растущая группа специалистов с высшими средним специальным образованием, занятых наемным трудом на службе государства: инженеров, техников, учителей, научных работников, врачей и среднего медперсонала, работников библиотек, музеев, других учреждений культуры. Термин "интеллигенция" в основном соответствовал этому обширному социальному слою (группе). Впрочем, во избежание путаницы, в документах статистических органов их чаще всего именовали "специалистами", поскольку подразумевалось, что речь идет о квалифицированных специалистах, занятых преимущественно умственным трудом.

Великая Отечественная война также внесла немалые коррективы в представления о составе интеллигенции как весьма разнородном слое общества, а после войны они еще более усложнились вместе с проникновением товарно-денежных отношений в деятельность всех указанных составных частей "интеллигенции", а также численным ростом "номенклатурщиков", расширением их привилегий и развитием коррупции.

В конце ХХ столетия российская интеллигенция расслоилась на три страты :

"высшую интеллигенцию" ("мозг нации") - люди творческих профессий, развивающие науку, технику, культуру, гуманитарные дисциплины. Среди интеллектуалов высока доля женщин. Подавляющее большинство представителей этого слоя заняты в социальной и духовной сферах, меньшинство - в промышленности (техническая интеллигенция);

"массовую интеллигенцию" - врачи, учителя, инженеры, журналисты, конструкторы, технологи, агрономы и др. специалисты. Абсолютное большинство составляют женщины. Многие представители страты работают в отраслях социальной сферы (здравоохранение, образование), несколько меньше (до 40%) - в промышленности, остальные в сельском хозяйстве или в торговле. Этот слой интеллигенции наиболее подвержен безработице;

В связи с переходом к рыночным отношениям и многократным расширением рынка финансовых услуг возник социальный запрос на становление в российском обществе нового вида и новой страты в структуре интеллигенции - экономической интеллигенции, частью которой являются квалифицированные специалисты финансово-банковского сектора.

Таким образом, за свою короткую историю российская интеллигенция претерпела множество изменений как в своей структуре, так и в определении понятия интеллигенции как социального слоя.

"Отцом" российской интеллигенции можно считать Петра I, который создал условия для проникновения в Россию идей западного просвещения. Первоначально производством духовных ценностей занимались в основном выходцы из дворянского сословия. Первым русским интеллигентом был Радищев, автор "Путешествия из Петербурга в Москву". Слова Радищева: "душа моя страданиями человеческими уязвлена была" конструировала тип русской интеллигенции. Во время появления книги Радищева Екатерина II была уже охвачена реакционными настроениями. Радищев был арестован, приговорен за свою книгу к смертной казни с заменой каторжной тюрьмой. Также был арестован и заключен в Петропавловскую крепость видный деятель русского просвещения XVIII века Новиков, мистик-масон, христианин и человек очень умеренных политических взглядов. Так встречено было образование русской интеллигенции русской властью. Но в XVIII веке русская мысль не была еще оригинальной. Только XIX век будет веком оригинальной мысли, веком самосознания. В 19 веке основную массу этой социальной группы стали составлять выходцы уже из недворянских слоев общества ("разночинцы"). Необычайно было одиночество русских культурных и свободолюбивых людей первой половины XIX века. Были культурные люди, но не было культурной среды. Масса русского дворянства и чиновничества была очень некультурна, невежественна, лишена всяких высших интересов. Это и была та "чернь", о которой говорил Пушкин. Образ Чацкого в "Горе от ума" изображает это одиночество лучших, наиболее умных и культурных людей того времени. В начале XIX века в эпоху Александра I Россия пережила культурный ренессанс. То был золотой век русской поэзии, эпоха мистических течений и движения декабристов. Русская душа готовилась к XIX веку, Но не было целостности и единства в русской жизни. Была пропасть между верхним культурным слоем русского дворянства, который тогда служил в гвардии, и средней массой дворянства. В этом верхнем слое были духовные и литературные движения, в нем подготовлялось движение декабристов, направленное к освобождению от самодержавия и крепостного права. Восстание декабристов, которое свидетельствует о бескорыстии лучшей части русского дворянства, было обречено на неуспех и было жестоко раздавлено. Главные деятели декабристского движения были казнены или сосланы в Сибирь Николаем I. Русские культурные люди полюбили бесконечные, ведшиеся по целым ночам разговоры и споры о мировых вопросах в небольших кружках, в салонах 30-х и 40-х годов. Первое пробуждение самостоятельной мысли и самосознания XIX века произошло в Чаадаеве, человеке исключительно одаренном, но почти ничего не написавшем. Первый русский историософ Чаадаев был офицером лейб-гвардии гусарского полка в отставке, подобно тому, как первый самостоятельный и самый замечательный русский богослов Хомяков был офицером лейб-гвардии конного полка. Чаадаев выступил решительным западником и западничество его было криком патриотической боли. Он был типичным русским человеком XIX века верхнего культурного слоя. Его отрицание России, русской истории - типическое русское отрицание. Его западничество было религиозным, в отличие от последующих форм западничества, он очень сочувствовал католичеству, видел в нем активную, организующую и объединяющую силу всемирной истории и в нем видел спасение и для России. Основным западным влиянием, через которое в значительной степени определилась русская мысль и русская культура XIX века, было влияние Шеллинга и Гегеля, которые стали почти русскими мыслителями. Творческая оригинальность религиозной и философской мысли обнаружилась у славянофилов. Они обосновывали миссию России, отличную от миссии народов Запада. Оригинальность славянофилов связана была с тем, что они пытались осмыслить своеобразие восточного, православного типа христианства, легшего в основу русской истории. Славянофилы и западники были враги-друзья. Герцен сказал: "мы подобны двуликому Янусу, у нас одна любовь к России, но не одинаковая". Для одних Россия была, прежде всего, мать, для других - дитя. Славянофилы и западники 30-х и 40-х годов принадлежала к одному кругу, спорили в одних и тех же салонах, которые видели битвы Герцена и Хомякова. Лишь позже они окончательно разошлись.

Массовое употребление понятия "интеллигенция" в русской культуре началось с 1860-х, когда журналист П.Д.Боборыкин стал употреблять его в массовой прессе. Сам Боборыкин объявил, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где он использовался для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью. Объявляя себя "крестным отцом" нового понятия, Боборыкин настаивал на особом смысле, вложенном им в этот термин: он определял интеллигенцию как лиц "высокой умственной и этической культуры", а не как "работников умственного труда". По его мнению, интеллигенция в России - это чисто русский морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу.

В русской предреволюционной культуре в трактовке понятия "интеллигенция" критерий занятий умственным трудом отошел на задний план. Главными признаками российского интеллигента стали выступать черты социального мессианства: озабоченность судьбами своего отечества (гражданская ответственность); стремление к социальной критике, к борьбе с тем, что мешает национальному развитию (роль носителя общественной совести); способность нравственно сопереживать "униженным и оскорбленным" (чувство моральной сопричастности). Благодаря группе русских философов "серебряного века", авторов нашумевшего сборника Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции (1909), интеллигенция стала определяться в первую очередь через противопоставление официальной государственной власти. При этом понятия "образованный класс" и "интеллигенция" были частично разведены - не любой образованный человек мог быть отнесен к интеллигенции, а лишь тот, который критиковал "отсталое" правительство. Критическое отношение к царскому правительству предопределило симпатии российской интеллигенции к либеральным и социалистическим идеям.

Советское время - новый этап в развитии русской интеллигенции. Начиная с 1920-х, состав российской интеллигенции начинает резко изменяться. Ядром этой социальной группы стали молодые рабочие и крестьяне, получившие доступ к образованию. Новая власть сознательно проводила политику, облегчавшую получение образования выходцами "из трудящихся". Этическая составляющая в определении интеллигенции отошла на задний план, под "интеллигенцией" стали понимать всех "работников умственного труда" - социальную "прослойку". В советский период произошли существенные изменения также и в отношениях между интеллигенцией и властью. Деятельность интеллигенции была взята под строгий контроль. Советских интеллигентов обязывали пропагандировать "единственно верную" коммунистическую идеологию (либо, как минимум, демонстрировать лояльность к ней). Но при все этом в стране все-таки оставались, те, кто пытался отстаивать свою творческую деятельность (примером могут служить А.Ахматова, И.Бродский). В 60-ых годах появляется диссидентское движение, которое, по сути, выступало как оппозиция.

В России 1990-х интеллигенция получила свободу самовыражения, однако многие лица умственного труда столкнулись с резким понижением своего уровня жизни, что вызвало их разочарование в либеральных реформах и усиление критических настроений. С другой стороны, многие выдающиеся интеллектуалы смогли сделать карьеру и продолжали поддерживать либеральную идеологию и либеральных политиков. Таким образом, постсоветская интеллигенция оказалась расколота на группы с различными, во многом полярными позициями. В конце 1990-х в российской науке возникло "интеллигентоведение" как особое направление межнаучных гуманитарных исследований. На базе Ивановского государственного университета действует Центр интеллигентоведения, изучающий интеллигенцию как феномен российской культуры.

Что такое «интеллигенция»? Вокруг этого социального явления за многие годы возникло или было сознательно создано слишком много мифов. В сознании многих интеллигенция – это некий «позолоченный» романтизированный образ, продвинутая социальная группа людей, сломившая русскую монархию в XIX веке и совершившая не один государственный переворот в стране в веке ХХ. Попытаемся разобраться в этом вопросе, чтобы понять, откуда в представлениях многих людей об интеллигенции возникла эта «позолота» и насколько она оправдана.

Для начала необходимо определиться с историей и этимологией этого термина. Итак, интеллигенция (лат. intelligentia – понимание, познавательная сила, знание) – общественный слой людей, профессионально занимающийся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Само слово «интеллигенция» ввёл в употребление писатель П.Д. Боборыкин, который в 1866 году определил таким образом «высшим образованным слоем общества». Из русского понятие перекочевало в другие языки. Краткий Оксфордский словарь определяет интеллигенцию как «ту часть народа (в особенности русского), которая стремится к независимому мышлению». Данный термин в современном его понимании существует только в русском языке. На Западе существует параллельное определение «интеллектуал», которое в русском понимании имеет совершенно иное значение.

Во многом интеллигенция возникла во времена Петра I, когда страна стала европеизироваться. В это время в Россию стало активно проникать масонство, и само возникновение интеллигенции как общественной прослойки нередко связывают именно с ним. Данной позиции придерживаются такие авторы как И. Солоневич, Б. Башилов, А. Селянинов, Н. Марков, В.Ф. Иванов. Определяет интеллигенцию как «малый народ» и группу, имеющую определённую связь с еврейством, И.Р. Шафаревич в своей известной работе «Русофобия».

Своё назначение русская интеллигенция усматривала в воздействии на власть всеми доступными средствами, будь то критическая публицистика, художественное и научное слово, многочисленные акции общественного неповиновения. Основной целью она считала полностью уничтожить, либо модернизировать монархию, лишив её нравственного и духовного смысла (во многом исполняя решения многочисленных масонских лож по ликвидации «законной» русской власти).

В итоге, все эти действия интеллигенции неизбежно привели к дистанцированию ее как от государства, так и от народа. Как, отмечал Г.П. Федотов, интеллигенция, подобно еврейству, «максимально беспочвенна, интернациональна по сознанию и необычайно активна». Кроме этого, в своей статье «Трагедия интеллигенции» он выделяет основные признаки этой группы – «объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих целей».

В то же самое время, крушение многовековой русской государственности как в 1917, так и в 1991 годах, к чему так яростно стремилась передовая интеллигенция, стало, в итоге, в значительной степени и её крушением.

Идеализированное представление об интеллигенции и её социальных функциях были подвергнуты резкой критике такими великими деятелями русской культуры, которых нельзя, как вполне резонно считает Б. Башилов, причислить к «ордену русской интеллигенции», как А. Пушкин, Н. Гоголь, славянофилы, А. Григорьев, Ф. Тютчев, Н. Данилевский, Ф.М. Достоевский, К. Леонтьев, А. Фет, А. Майков, Ю. Говорухо – Отрок, В. Розанов, Л. Тихомиров, В. Эрн, М. Меньшиков, И. Ильин, Иван Солоневич, Л.Н. Гумилёв и др.

Известно, что Аполлона Григорьева передовая интеллигенция исключила из своих рядов, из-за того, что русский критик стал защитником русских форм жизни и нравов. А поэта А. Блока за статью, написанную в поддержку русского мыслителя в 1916 году, многие символисты, входящие в этот орден (З. Гиппиус, Д. Мережковский, Д. Философов и др.), моментально обвинили в черносотенстве и объявили ему бойкот, перестав печатать.

Ф. Тютчев в одном своём стихотворении пишет, обращаясь к либералам, типичным представителям интеллигенции: «Напрасный труд, нет, их не вразумишь... Чем либеральнее, тем они пошлее...». Сам Тютчев на протяжении ряда лет исследовал причины русофобии (в том числе, и причины ненависти русских интеллигентов к своей стране). Он надеялся, что враждебность Запада к России во многом отрезвит наших людей. Так, в письме к П.А. Вяземскому, написанному во время европейских революций, читаем: «Вот почему враждебность, проявляемая к нам Европой, есть, может быть, величайшая услуга, которая она в состоянии нам оказать. Это положительно, не без промысла». Однако, по прошествии лет, оценивая состояние общества после реформ 60-х годов, Тютчев видит малоподвижность изменения в общественном сознании.

Подтверждением этого является фраза из письма поэта к родным, которое было написано в 1867 году. Ее цитирует В.В. Кожинов в своей книге «Судьба России: вчера, сегодня, завтра» (1997). Тютчев писал: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего всё более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей – кстати, весьма почитаемых. Раньше (т.е. во времена Николая I – Прим. С.Л.) они говорили нам... что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д., и т. П., что, потому именно, они нежно любят Европу, что она бесспорно обладает тем, чего нет в России... А что мы видим ныне? По мере того как Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь этих господ только усиливается».

Великий русский писатель Николай Гоголь за великолепные религиозные статьи и трактаты «Авторская исповедь», «Избранные места из переписки с друзьями» и «Божественная литургия» был подвергнут бойкоту со стороны яркого представителя интеллигенции В. Белинского и его последователей.

В «Переписке с друзьями» Гоголь призывает своих, ставших интеллигентами-космополитами, соотечественников осознать самих себя, свою национальную душу, свою русскую сущность и своё православное миропонимание, сделав то, к чему он так тяжело шёл всю свою жизнь. Всё неустройство русской жизни, считает Гоголь, происходит оттого, что русский образованный класс перестал ценить то великое, духовное сокровище, которое всегда ценил русский народ – Православие. Интеллигенцию же, чтобы она понимала свою страну, он призывал «проездиться по России», ибо этот слой, живя в стране, «её не знает». «Великое незнание России посреди России», – таков неутешительный вердикт русского писателя и патриота.

Известный русский публицист и издатель М.Н. Катков связывает наше варварство с нашей же «иностранной интеллигенцией». В статье с одноимённым названием, написанной в 1878 году, он отмечает следующее: «Наша интеллигенция выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом-то и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит. Европейские державы, напротив, только заботятся о своих интересах и не мало не думают о Европе». А на обвинения передовой интеллигенции в «недоразвитости» народа, критик парирует следующим доводом: «Наше варварство заключается не в необразованности наших народных масс: массы везде массы, но с полным убеждением и с чувством достоинства признать, что нигде в народе нет столько духа и силы веры как в нашем, а это уже не варварство... Нет, наше варварство – в нашей иностранной интеллигенции», – подытоживает своё рассуждение русский мыслитель. В итоге, после подобных выступлений, прежде «друг интеллигенции» Катков, как отметил Л.А. Тихомиров в «Концах и началах», «навсегда остался для либеральной души изменником и врагом».

Критиковал подобное явление и Н.Я. Данилевский. С его точки зрения, Россия (как «самый главный представитель славянства») должна избавиться от одолевающей её болезни, получившей у него название «европейничанье», т.е. подражательство или «обезьяниченье». Трагически воспринималась Данилевским потеря образованным русским обществом ясного понимания конкретных национальных задач, не говоря уже о метафизике национально-государственного бытия. Т.о., утратившие под ногами твёрдую почву отечественных преданий и повторяющие как «попугаи чужие слова и мысли», российские интеллигенты стали наиболее восприимчивы к любым доктринам (в основном разрушительным). Ныне эта болезнь приняла уже другие формы – американобесие.

Ф.М. Достоевский был также обеспокоен поведением «передовой интеллигенции». В своём творчестве он не раз поднимал эти вопросы, в частности в романах «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Подросток» и в «Дневнике писателя». В одном из выпусков «Дневника» он, с гениальной прозорливостью, предвидит все последствия подобной деятельности интеллигенции, приведшей, в итоге к революции: «Безбожный анархизм близок: наши дети увидят его... Интернационал распорядился, чтобы еврейская революция началась в России... Она и начинается, ибо нет у нас против неё надёжного отпора – ни в управлении, нив обществе. Бунт начнётся с атеизма и грабежа всех богатств, начнут разлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, в стойла, зальют мир кровью и потом сами испугаются».

Русские интеллигенты, по меткому определению К.Н. Леонтьева, самые наивные и доверчивые ко всему, что они считают новым и что имеет западное происхождение. Они являются своего рода «обезьянами прогресса». Между тем, считал он, на самом Западе в полной мере возобладал самый худший для русского мыслителя сорт людей – буржуа. Российская интеллигенция, согласно Леонтьеву только и делает, что суетится, стараясь подсунуть русскому мужику «западное просвещение», в котором он ничуть не нуждается, и оно для него является даже смертельно вредным (что подтверждает и сегодняшняя ситуация в стране). Отсюда вполне естественен разлад между мужиком, защищавшим свой естественный, сложившийся веками уклад жизни, и интеллигенцией, не знающей толком, чего она хочет. И поэтому, русский народ «интеллигенцию не любит». А раз так, то не народ должен подниматься до интеллигентского миропонимания, а сама интеллигенция до народного понимания мира, делает вполне закономерный вывод русский философ.

Упоминаемый выше Лев Тихомиров в работе «Начало и концы. Либералы и террористы» следующим образом характеризует российскую интеллигенцию, погрязшую в космополитизме: «Космополитизм нашего образованного класса должен был выродиться в нечто ещё худшее. Анархист французский или немецкий ненавидит вообще современное общество, а не специально своё – немецкое или французское. Наш космополит, в сущности, даже не космополит, для его сердца не все страны одинаковы, а всё приятнее, нежели отечество. Духовное отечество для него – Франция или Англия, вообще «Европа»». И по отношению к Западу он является его же и патриотом, а вовсе не космополитом. А сам русский интеллигент способен любить свою страну только в будущем, где от самого русского не осталось и следа».

Особое место в философском осмыслении феномена русской интеллигенции в обществе занимает сборник «Вехи», выпущенный в 1909 году, ознаменовавший смену леворадикального понимания мира. Его авторы Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Струве, М. Гершензон, Б. Кистяковский, А. Изгоев, С. Франк предупреждали о тяжёлых последствиях для России нигилизма, интеллигентской партийной разобщённости, подавляющей нравственность, духовную свободу и суверенность личности. Однако, призывая осудить «интеллигентщину», авторы «Вех» сосредоточивались в основном на критике, а не на позитивных разработках, и потому их призыв оказался невостребованным.

Критически относился к интеллигенции и В.В. Розанов. «Не люблю и не доверяю», – так говорил он о подобных русофобски мыслящих личностях, не понимающих и не любящих Россию. В 10-х годах ХХ века Василий Васильевич уделял много внимания проблемам ненависти многих деятелей, в том числе, представителей еврейства и масонства, к России. Подобные настроения выражены в его статье «Почему нельзя давать амнистию эмигрантам?» (1913), в целом отрицательно воспринятой «передовой интеллигенцией». На вопрос, что он отрицает решительно и однозначно, Розанов прямо ответил: «Непонимание России и отрицание России». Кроме этого, Розанов выражает неприятие той духовной и общественной политической миссии, которую активно в России реализуют масоны, парламентская оппозиция (да и вообще думский парламентаризм в целом).

За эти высказывания, а также за критические материалы, связанные с судебным делом М. Бейлиса, деятели русской интеллигенции (в том числе, З. Гиппиус, Д. Мережковский, А. Карташёв) выгоняют Василия Розанова из Религиозно-философского общества, которым он прежде руководил.

Основные симптомы ненависти российской интеллигенции к России выразил и Иван Ильин. В противовес этому он предложил преодолеть эту «национальную судорогу» воспитанием новой национально мыслящей элиты, объединённой национальной идеей. Эта идея должна быть государственно-исторической, государственно-национальной и государственно-патриотической. При этом Иван Александрович сформулировал программу духовного возрождения русского народа, основанную на понимании того, что «Россия есть живой организм», который никак не поддаётся, как показал опыт ХХ века, переустройству в соответствии с некритически заимствованными с Запада идеями.

В «Наших задачах» он показывает, что возрождение России и её интеллектуального слоя состоится лишь на основе безусловного отказа от укоренившихся в её среде приобщения к «политической кривде», «политическому доктринёрству», никак не учитывающему реалии и опыт России.

Критиковал передовую интеллигенцию и Иван Солоневич. Он резко возмущался многочисленными произведениями представителей интеллигенции не понимающих и недооценивающих феномена России и русской цивилизации. «Никакие мерки, рецепты, программы и идеологии, заимствованные откуда бы ни было извне, – неприменимы для русской государственности, русской национальности, русской культуры». А сама русская мысль может быть русской только в том случае, когда она исходит из русских исторических предпосылок. Именно начиная с эпохи Петра I, считает Солоневич, и происходит окончательный духовный разрыв между народом и интеллигенцией, и их интересы резко расходятся.

Как, справедливо считает В.Ф. Иванов, передовой интеллигенции были «чужды здоровый национализм и любовь к отечеству». Т.о., противонациональными интересами была обвеяна вся её ведущая часть. В данном случае, можно говорить о том, что либеральная и социалистическая интеллигенция любила «прежде всего, весь мир, а потом уже свой народ: она любила его случайно, урывками, скрывая перед другими свои чувства, стыдясь своей любви!».

Если же говорить о сегодняшней ситуации в стране, то можно отметить, что внутренние противники России в лице нынешней передовой интеллигенции усилились и фактически захватили власть в стране под видом многочисленных движений и борцов за «права человека». Всё это привело к распаду исторической России, и сулит ещё большие потрясения оставшейся ее части. Об этом говорит и академик Игорь Шафаревич.

В недавно вышедших трёх новых книгах, Шафаревич оценивает уже нынешнюю ситуацию в стране. Как тогда, так и сейчас, Игорь Ростиславович кроме русофобии самой русской интеллигенции видит русофобию среди определённой части еврейства, которая живёт в России и намеренно разрушает её изнутри. С 60-х годов возникли так называемые «диссиденты», которые и составили основу «малого народа». Некоторые из них до сих пор выступают с русофобскими высказываниями в адрес России и русского народа.

Если раньше книги, цитаты из которых приводит академик, печатались в самиздате, то сейчас идеи, заложенные в этих книгах, в популяризированном виде ежедневно тиражируются в газетах, журналах, на телеэкране (в качестве примера можно привести многочисленные выступления таких сатириков как А. Арканов, В. Шендерович, Е. Шифрин, Г. Хазанов и т.д.). Кроме этого, русофобскими идеями проникнуты программы М. Швыдкого «Культурная революция», В. Познера «Времена» и т.д.

Сегодня, как и сто лет назад, по-прежнему остро стоит задача воспитания национальной элиты в духе патриотизма и любви к своему отечеству и Православной Церкви. А нынешним национально мыслящим интеллектуалам пора смело говорить о вышеперечисленных проблемах, не смотря на то, что же скажет на это либерально – мыслящая интеллигенция.

Используемая литература:

Русская философия. Словарь. – М:1995.

Новая философская энциклопедия. – М:2001.

Б. Башилов. История русского масонства. – М:2003.

В.Ф. Иванов. Русская интеллигенция и масонство: от Петра I до наших дней. – М:1998.

Святая Русь. Энциклопедический словарь русской цивилизации. – М:2000.

В.В. Кожинов. Судьба России: вчера, сегодня, завтра. – М:1997.

Ф. Тютчев. Пол. собр. соч. -М:2000.

Н.В. Гоголь. Собр. соч. в 9-ти томах. – М:1994.

М.Н. Катков. Имперское слово. – М:2002.

Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Т.21-27. Л:1972-90.

Л.А. Тихомиров. Критика демократии. – М:1998.

И.Л. Солоневич. Народная монархия. – Мн:1998.

Вехи. Интеллигенция в России. – М:1991.

Н.Я. Данилевский. Россия и Европа. – Сп-б:1995.

Н.Я. Данилевский. Горе победителям. – М:1998.

И.Р. Шафаревич. Русофобия. – М:1994.

И.Р. Шафаревич. Русский народ на переломе тысячелетий. Бег наперегонки со смертью. – М:2000.

Научный совет по истории мировой культуры РАН провел в 1997 году конференцию "Роль русской интеллигенции в формировании картины мира". Тогда же возникла мысль о создании научной книги, посвященной теме русской интеллигенции. Сборник "Русская интеллигенция. История и судьба" вышел в издательстве "Наука" РАН в конце августа 1999 г. Среди авторов научных статей А.Солженицын, В.Кожинов, М.Ульянов, М.Гаспаров и другие. Рассматриваются функции и роль интеллигенции в прошлом и настоящем России, ее взаимоотношения с государством и народом. Книга условно делится на четыре раздела: первый составляют статьи, посвященные теоретическим аспектам проблемы; во втором рассматриваются вопросы, порождаемые интеллигенцией, но не решаемые ею; третий посвящен анализу ее исторического прошлого; в центре внимания четвертого раздела находятся конкретные судьбы отдельных представителей интеллигенции в контексте общей проблематики сборника.

Книга предназначена для филологов, историков, философов, искусствоведов, социологов и всех, кто интересуется русской культурой.